Мой милый жандарм - Страница 10

И зря. Не любитель сора из избы, но не удержусь. В моем столе уже скопилась пухлая стопка донесений: ни один желтый билет не выдавался без участия Фрол Семеновича. Шептались, что пристав участка отдал на откуп ему всю территорию. Но хуже всего, что склонял он девиц приезжих к службе постыдной в домах терпимости, имея мзду за то щедрую от тамошних мадам.

В зал заседаний я скользнул бочком, надвинув шляпу на глаза и старясь не привлекать к себе излишнего внимания. Свободные стулья имелись лишь у дальней стены – публика занимала места загодя. Украдкой поманив судебного пристава, молча указал ему глазами на крайнее место во втором ряду у окна, с панорамой на дубовую клетку и скамью присяжных. Едва не случился конфуз: желчного вида господин, чье место и досталось мне, громогласно возжелал узнать причину столь вопиющей несправедливости.

Когда ввели под стражей подсудимую, я невольно поморщился: и эта хрупкая барышня нанесла побои околоточному? Дело было с явным душком. Когда-нибудь я займусь тобой, любезнейший Фрол Семенович, – твердо пообещал я себе. Пока ты на хорошем счету у начальства, но сколь веревочке не виться…

Обвинение я прослушал вполуха. Товарищ прокурора, глотая слова, зачитал приговор первой инстанции, и столь же торопливо внес возражение на кассационную жалобу, с нескрываемым презрением покосившись при этом на адвоката. Этого пройдоху из ненасытной стаи поверенных я знал шапочно, но представление составил о нем твердое. Тот еще упырь. Пока не высосет свою подзащитную до последней капли, миром не упокоится. Он и жалобу подавал, чтобы копейку лишнюю стрясти – это к гадалке не ходи.

Когда пришла пора ответной речи, адвокат, картинно ломая руки и патетически воздыхая, поведал суду о горемычной судьбе несчастной девицы. Собственно, и вся защита.

Илья Тимофеевич, председательствующий по делу, хмуро кусал губы, но отделался парочкой пустопорожних вопросов. Милейшей души человек, и процесс обычно ведет въедливо, но не тот сегодня день. Не повезло увечной. В другой раз – без спешки – все было бы иначе

Суд приступил к оглашению приговора. Девица затравленным зверьком переводила взгляд с прокурора на коллегию и обратно, испуганно хлопая своими зелеными глазищами. А ведь хороша до необычайности! – невольно отметил я. По новой моде мальчишечья стрижка черных волос, гладкая белая кожа, очаровательно вздернутый носик, пикантная родинка на точеной скуле… И даже арестантский халат не смог скрыть природной грации, с коей она поднялась со скамьи. Да-а, у надзирателя губа далеко не дура.

Публика, тем временем, всецело была занята своими делами. Визгливый шепоток за спиной просветил ближние ряды о подорожании на силезийское железо, прыщавый гимназист передо мной делился со своим худосочным товарищем нечаянной радостью: его кузина, выйдя замуж, оставила ему две комнаты на бельэтаже, оплаченные загодя на целый год.

Я невольно отвлекся. Когда вновь поднял глаза на девицу, то вздрогнул от неожиданности. И куда только подевался обреченный взгляд?! Где та забитая, испуганная барышня, безропотно отдавшаяся во власть рока?! Тонкие музыкальные пальчики, еще минуту назад нервно теребившие пояс халата, теперь с предвкушением дикой кошки хищно поглаживали спинку дубового стула. Когда звонкий голосок зазвучал над залом, вздрогнула и вся почтенная публика.

– Ваша честь! – девица взирала на высокий суд с каким-то странным азартом.

Старичок священник, выпучив глаза, истово перекрестился.

– Ваша честь! – твердо повторила девица. – Суды, принимая решения, руководствуются указами Его Императорского Величества, Сводом законов Российской империи и директивами Правительства… Письма товарища министра внутренних дел, равно как и телефонные звонки, источниками права являться не могут по определению и судом приниматься во внимание не должны.

Глава четвертая

Зал едино выдохнул в ошеломлении. Товарищ прокурора клещом вцепился в конторку, белея лицом на глазах. Я только сейчас обратил внимание на поверенного, со стулом отъехавшего за спину подсудимой и с нескрываемым страхом таращившегося на нее.

– Ай-яй! – вскрикнула девица и, звучно хлопнув себя по шее, с обидой вопросила у председательствующего: – Уважаемый суд! Прикажите застрелить это мерзкое насекомое, я их с детства ненавижу!

С этими словами она неловко взмахнула рукой, нечаянно приласкав по макушке своего поверенного. Думаю, не я один возрадовался насмешкой за сим замечательным событии. Присяжный проныра, бросив на нее полный ужаса взгляд, со всей прытью устремился к выходу, роняя на ходу разрисованные ромашками листки бумаги. Публика грохнула в дружном смехе.

– Илья Тимофеевич! – возопил в возмущении товарищ прокурора. – Она все это время притворством в увечности своей к жалости нас склоняла… Я требую у суда наказать ее со всей строгостью закона!

– Дома будешь требовать, Василий Митрофанович, у жены своей, – сварливо пробурчал председательствующий, вызвав новый смешок у публики. – А здесь, да будет тебе известно, пока что я командую… – и благосклонно кивнул девице: – Барышня имеет что-то сказать по данному факту?

Черная кошка, пробежавшая между двумя высшими судейскими чинами, имела французское происхождение и весьма соблазнительные формы. Гувернантки с такой внешностью на службы принимались с превеликой охотой, и жалованье имели немалое. У меня, к слову, вместе с квартирными выходило много меньше.

Товарищ прокурора стушевался. Да и обращение "барышня" по отношению к обвиняемой прозвучало диссонансом в этих стенах. И еще одну странность отметил я: Илья Тимофеевич взирал на дерзкую девицу с явным одобрением и отеческой лаской. С чего бы это вдруг? Впав в размышления от такой удивительности, я едва сдержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Девица схожа была с пассией судейской, словно сестра единоутробная. Да еще и годами юными выигрыш имела несомненный.